Еще о сути науки

Вдогонку к старому посту

Цитата из Математика. Утрата определенности.

Хотя Галилей был профессором математики и придворным математиком, его главным вкладом в европейскую культуру стали не математические теоремы, а те многочисленные усовершенствования, которые он внес в научный метод. Наиболее значительным из них явился его отказ от поисков физического объяснения, которое Аристотель считал истинной целью естествознания, и переход к поиску математического описания. Различие между этими двумя принципиальными методологическими установками отчетливо видно на следующем примере. Брошенное тело падает на землю, причем падение происходит со все возрастающей скоростью. Аристотель и следовавшие его методологии средневековые ученые пытались найти причину падения тела, предположительно механическую. Вместо поиска причины Галилей описал свободное падение математическим законом, имеющим в современных обозначениях вид s = 4,9t2, где s — расстояние (в метрах), которое тело в свободном падении пролетает за t секунд. Эта формула ничего не говорит о том, почему тело падает, и, казалось бы, дает гораздо меньше того, что хотелось бы знать о явлении. Но Галилей был уверен, что знание природы, которого мы стремимся достичь, должно быть описательным. В своей книге «Беседы и математические доказательства, касающиеся двух новых отраслей науки» Галилей устами своего героя Сальвиати утверждал:

Сейчас неподходящее время для занятий вопросом о причинах ускорения в естественном движении, по поводу которого различными философами было высказано столько различных мнений: одни приписывали его приближению к центру, другие — постепенному частичному уменьшению сопротивления среды, третьи — некоторому воздействию окружающей среды, которая смыкается позади падающего тела и оказывает на него давление, как бы постоянно его подталкивая; все эти предположения и еще многие другие следовало бы рассмотреть, что, однако, принесло бы мало пользы. Сейчас для нашего автора будет достаточно, если мы рассмотрим, как он исследует и излагает свойства ускоренного движения (какова бы ни была причина ускорения), приняв, что моменты скорости, начиная с перехода от состояния покоя, идут возрастая в том же простейшем отношении, как и время.

([17], с. 243-244.)

Итак, по Галилею, содержательные научные вопросы следовало отделить от поиска «причины причин» и отказаться от чисто умозрительных рассуждений о физических предпосылках явлений. Галилей мог бы сформулировать свою идею в виде следующей максимы для ученых: ваше дело не рассуждать — почему, а устанавливать — сколько (т.е. находить количественные соотношения).

Весьма вероятно, что первая реакция на этот пункт намеченной Галилеем программы даже в наши дни была бы отрицательной. Описание явлений на языке формул не более чем первый шаг исследования, возразили критики. Истинная функция науки в действительности была осознана последователями Аристотеля и состоит в объяснении причин, по которым происходит явление. Даже Декарт возражал против установки Галилея на поиск описательных формул. «Все, что Галилей говорит о телах, свободно падающих в пространстве, — утверждал Декарт, — лишено всякого основания, так как сначала ему надлежало бы установить природу тяжести». Кроме того, продолжал Декарт, Галилею следовало бы поразмыслить о первопричинах наблюдаемого явления. Но, как мы теперь знаем, принятое Галилеем решение ограничиться описанием явления было наиболее глубоким и наиболее плодотворным новшеством, когда-либо внесенным в методологию естествознания. Как станет ясно из дальнейшего, значение этого нововведения состояло в том, что оно более четко и определенно, чем ранее, поставило естествознание под эгиду математики.

Еще один методологический принцип, выдвинутый Галилеем, состоял в том, что любая область естествознания должна быть построена по образу и подобию математики. Здесь необходимо выделить два существенных момента. Математика начинает с аксиом, т.е. самоочевидных, ясных истин. Из них с помощью дедуктивного вывода она устанавливает новые истины. Следовательно, любая область естественных наук также должна начинать с аксиом, или принципов, и строиться дедуктивно. Кроме того, из исходных аксиом надлежит извлекать как можно больше следствий. Такой же план, по существу, был предложен еще Аристотелем, видевшим конечную цель в дедуктивной структуре естественных наук, образцом для которых должна служить математика.

Но в том, что касается способа получения первых принципов, Галилей решительно отошел от греков, мыслителей средневековья и Декарта. Предшественники Галилея и Декарт усматривали источник первых принципов в человеческом разуме. Стоит лишь разуму поразмыслить над любым кругом явлений, как он тотчас же постигнет фундаментальные истины. При этом в качестве примера, подтверждающего всесилие человеческого разума, обычно ссылались на математику. Такие аксиомы, как «Если к равным [частям] прибавить равные, то получатся равные же [части]» или «Через любые две точки можно провести прямую, и притом только одну», якобы самопроизвольно возникают, когда мы начинаем размышлять о числах или о фигурах, — и они считались неоспоримыми истинами. Греки установили несколько физических принципов, которые в их глазах были столь же привлекательными, как математические аксиомы. Так, они считали вполне очевидным, что все тела во Вселенной должны занимать определенное (естественное) место. Не менее очевидным казалось и то, что состояние покоя более согласуется с сутью вещей, чем состояние движения. Не подлежало сомнению и утверждение о том, что, для того чтобы привести тело в состояние движения и далее поддерживать это состояние, к нему необходимо приложить определенную силу. Вера в то, что человеческий разум способен сам по себе выработать фундаментальные принципы, не отрицает пользу наблюдений для установления первых принципов. Но наблюдения как бы помогают разуму припомнить первые принципы, подобно тому как при взгляде на знакомое лицо в памяти всплывают различные сведения о нем.

Все эти ученые, по мнению Галилея, сначала решали, как должен был бы функционировать мир в соответствии с предустановленными первыми принципами. Галилей же считал, что в физике в отличие от математики источником первых принципов должны быть эксперимент и анализ его результатов. Чтобы получать правильные и фундаментальные первые принципы, физику надлежит с большим вниманием прислушиваться к голосу природы, а не к тому, чему отдает предпочтение разум. Галилей открыто критиковал естествоиспытателей и философов, принимавших те или иные «законы» только потому, что те согласовывались с их априорными представлениями относительно того, как должна была бы вести себя природа. Природа, утверждал Галилей, не сотворила сначала мозг человека, а затем мир так, чтобы он был воспринимаем человеческим разумом. В адрес средневековых схоластов, вторивших Аристотелю и занимавшихся толкованием различных суждений в его сочинениях, Галилей язвительно заметил, что знание берется из наблюдений, а не из книг. Бесполезно спорить об Аристотеле. Те, кого он называл бумажными учеными, хотели бы уподобить естественнонаучные исследования изучению «Энеиды» или «Одиссеи» и превратить науку о природе в свод текстов. «Перед законом природы бессильны любые авторитеты».

Почему я не люблю как слишком религиозных так и националистов

Причем и тех и других абсолютно любых мастей

Поучительный исторический пример.

UPD.

История государств и народов не делится не черную и белую, есть много оттенков. Хотя есть некоторые идиоты, которые на том основании, что черного и белого нет заявляют - все одинаковы и одним дерьмом мазаны. Это не так. У серого много оттенков, но практически всегда можно сказать какой из оттенков светлее а какой темнее и так же можно отличить человека который вымазан в крови и дерьме поуши от того, у которого лишь слегка испачканы ботинки. Именно поэтому я не считаю рациональным скрывать общеизвестные вообще-то исторические факты лишь потому, что кому-нибудь они видите ли покажутся компрометирующими. Это же касается и еврейской истории. Если вы попытаетесь скрывать некие факты, то их рано или поздно раскопает какой-нибудь нацистский мудак и использует их для своей основанной на лжи пропаганды. Так что лучше самим давать объективную картину тем более что она уже в силу своей объективности будет складываться в пользу Израиля и евреев. А теперь несколько уточнений по поводу приведенной выше статьи.

Те кто сомневаются в приведенных в ней фактах могут ознакомиться с другими источниками.
Например очень взвешенная статья и я вас уверяю, журнал "Лехаим" ну никаким боком не нацистский.
О том, что немцы поначалу не собирались убивать всех евреев предпочитая с одной стороны держать их в заложниках, чтобы шантажировать американские еврейские круги, а с другой стороны опасаясь реакции мировой общественности говорит хотя бы план "Мадагаскар". Если бы нацисты изначально собирались перебить всех евреев, то они могли сделать это гораздо ближе чем на Маданаскаре. О том, что нацистская Германия поначалу финансировала переселение немецких евреев в Палестину договорившись об этом с сионистами владеющие немецким могут почитать здесь.

Теперь последовательно о всех евреях имевших контакты с нацистами. Сначала о некоторых (немногочисленных) немецких евреях, которые пытались сотрудничать с нацистами. Просто приведу цитату из упомянутой выше статьи.

Сами по себе попытки еврейских организаций начать диалог с нацистами в первые два-три года диктатуры неудивительны. Договориться с новым режимом на первых порах пытались многие, в том числе и сионисты, и даже религиозная «Агудат Исраэль». Не должно удивлять и то, что в еврейской среде нашлось немало людей, разделявших праворадикальные и даже нацистские принципы. Еврейский народ (как и любой народ) никогда не отличался «единомыслием», в нем были люди разных убеждений. Представление о том, что все евреи придерживаются левых или либеральных воззрений, немного отдает антисемитским мифом начала ХХ века о том, что все евреи — коммунисты.

Уместно упрекнуть Наумана, Шёпса и их единомышленников, а также и руководство Союза евреев-фрон­то­ви­ков в политической слепоте. Они не сумели оценить всей последовательности и принципиальности нацистского антисемитизма. Они полагали, что евреи сами виноваты в том, что правый лагерь к ним относится плохо, и верили, что если евреев перевоспитать, то новый режим примет их. Впрочем, многие нацисты действительно считали, что следует сделать исключение для евреев — ветеранов войны. Еще в марте 1933 года, когда Союз ев­реев-фрон­то­ви­ков организовал свой траурный митинг, приглашение принять в нем участие принял не только ветеранский союз «Стальной шлем» (Штальхельм), в рядах которого было немало нацистов, но и СА, «карманная армия» нацистской партии. Вскоре, однако, Гитлер и его присные приструнили вольнодумствующих нацистов, и уже в 1935 году подобные вещи были невозможны.

Самое неприглядное в программе правых еврейских организаций — это их идея понравиться нацистам за счет большинства евреев. Ни «Фербанд», ни ДФ не собиралась защищать евреев Германии в целом — они защищали только своих собственных членов, еврейскую «элиту». Тем же грешил и Союз евреев-фронтовиков. Его председатель Лео Лёвенштейн в своих письмах к членам правительства требовал уважения только к евреям-ветеранам и евреям призывного возраста — с остальными нацисты вольны поступать по своему разумению.

Подобная позиция вызвала немало протестов. Реформистский раввин, а в прошлом австрийский офицер Игнац Майбаум, член Союза евреев-фронтовиков, писал, что это — разновидность предательства, которая, к сожалению, не нова в еврейской истории: «В те годы, когда евреи подвергались гонениям, всегда находились индивидуумы, которые порывали с общиной и нахваливали себя перед гонителями: “мы совершенно не такие, как все другие евреи”».

Попытка ультраправых пристроиться в кильватере национал-социалистической революции не удалась — равно как и не удалась попытка «Центральферайна» найти для евреев какую-то форму сносного существования в расистском государстве. После 1935 года основной реакцией евреев на ужесточавшуюся политику режима стала эмиграция. Включились в эмиграционный поток и евреи — немецкие националисты; те, кто не сумел этого сделать, погибли от рук того самого режима, с которым когда-то пытались солидаризоваться.

Я согласен в приведенном выше с каждым словом. Добавлю лишь, что любой народ имеет право на своих негодяев, но у евреев негодяи какие-то зело мелкие и ничем не выдающиеся.

Теперь о сионистах, которые вынуждены были сотрудничать с нацистами ради того, чтобы вывезти как можно больше немецких евреев в Палестину. Мне позиция - "пусть лучше немецкие евреи сдохнут в Германии, чем мы запятнаем себя сотрудничеством с нацистской Германией, выражающемся лишь в том, что Германия позволит этим евреям уехать и частично профинансирует их отъезд" не близка. И стоит напомнить тем, кто хочет вякнуть что-то о том, что мол сионисты и нацисты были союзниками, что те же самые сионисты потом активно воевали против Германии и воевали смело, а до этого не дербанили на пару с нацистами другие страны и не тренировали у себя нацистские войска, как некоторые государства.

Теперь о том, какой вывод имхо следовало бы сделать из приведенной в самом начале статьи. И религия и национализм стимцлируют побуждения основанные не на логике и интересах общества, а на животных инстинктах. В первом случае скорее всего инстинкте неупорядоченной телеологии проявляющемся уже у самых маленьких детей, а также врожденной предрасположенности детей слушать и бездоказательно верить родителям. В случае же нацизма и национализма скорее всего задействуется инстинкт этологической изоляции и ксенофобия к чужакам из других групп. Конечно иногда и религия и национализм могут оказаться объективно полезными (в особенности в легкой нефанатичной форме), но стоит помнить, что и стоящие часы два раза в сутки показывают точное время. Ну а из статьи видно как одни двинутые нацисты устроили геноцид, а другие двинутые религиозно поначалу даже приветствовали попытки изоляции евреев в легкой форме, чтоб те не отдалялись от религии, а потом еще и некоторое время вставляли палки в колеса иммиграции евреев в Палестину.

Вот собственно и все, что я хотел сказать.